В чем причина самоубийств среди подростков и молодежи? Как
предовтратить суицид? Об этом ответственный редактор портала
«Православие и Мир» Виктор Судариков беседует с православным
врачом-психотерапевтом Сергеем Анатольевичем Белорусовым. Самоубийство молодых, только
начинающих жить людей – это желание избавиться от страдания, это желание
привлечь внимание к своим проблемам, чувствам, мыслям, или это все-таки
всегда результат физического или душевного нездоровья?
- Я думаю, что самоубийства, которые являются результатом болезни,
следствием биохимических изменений в коре головного мозга, когда человек
уже не осознает своих действий – по сути, самоубийствами не являются,
это особенный феномен. Это проблема медицинская, проблема врачей,
которые вовремя не углядели болезнь, не успели помочь. Мы ведь знаем,
что душевнобольных самоубийц Православная Церковь отпевает и хоронит по
тому же чину, что и всех христиан.
Совсем иное дело — суицид, предпринятый при опознавании реальности
такой, какая она есть. Здесь другая клиника, другая тематика, другое
содержание. Если говорить о молодежи, то существует еще одна очень
важная причина, которая не была упомянута вами. Для молодого человека во
многом, а для ребенка – так почти всегда — суицид воспринимается не как
уход, а как вход во что-то, как разновидность некоего путешествия за
грань сознания.
У молодого человека обычно недостаточна сцепка с реальностью,
отсутствует здравый смысл, здравое ощущение бытия. И для него грань
между фантазией, сказкой и реальностью – хрупка и очень преходяща. Для
ребенка всё как бы понарошку: «Я закрою глаза - меня нет», «Я пойду
удавлюсь – взрослый что-нибудь сделает. Да, я знаю, это плохо, я просто
пошалю». И для многих совсем молодых, в силу недостатка простого
жизненного опыта и несклонности к рефлексии, то есть самоосознанию,
суицид является либо шалостью, либо приключением. Ведь глубинные
человеческие вопросы «Кто я? Откуда я? Зачем я?» мало кто задает себе в
10 лет. Но вот ответы на эти вопросы в 16-17 лет уже могут привести к
суициду, и тут мы уже переходим к тем причинам, которые перечислили вы. В психологии все мотивации принято делить на две большие группы. Все,
что мы совершаем в мире, мы делаем по двум механизмам: либо от чего-то,
либо для чего-то. Таким образом, и суицид может быть сделан либо от
чего-то, чтобы что-то прекратить, скажем, прекратить ситуацию
невыносимых страданий; а может быть сделан для чего-то – например, чтобы
посмотреть, что там за гробом – раз; пытаться доказать, как инженер
Кириллов романе «Бесы», что человек свободен – два, наконец, возможность
взять и уйти без всяких оправданий, без всяких причин – просто потому,
что так захотелось, ни перед кем ни расшаркиваясь. То есть, суицид может
быть эмоциональным, может быть мировоззренческим, а может быть просто
как «ловля кайфа».
- По последней статистике, у примерно 30% молодых людей были
суицидальные мысли. Можно ли сказать, что мы наблюдает битву за
человеческую душу, которая может быть выиграна, если человек
преодолевает суицидальные мысли, и проиграна, если он им поддается, что
происходит, если в его жизни нет духовного наполнения, если человек
лишен каких-либо знаний о Боге или сам закрыл свою жизнь от Бога?
- Несомненно. Но я бы усложнил этот вопрос. Что есть
суицидальные мысли, и всегда ли это плохо? Если под суицидальными
мыслями понимать вопрос «А не прекратить ли мне эту мучительную маетную,
суетную, полную неудобств жизнь?» и всякий раз давать на него
позитивный ответ и выбирать жизнь – то это есть признак духовного роста и
духовного бодрствования. Поэтому само по себе возникновения
суицидальных мыслей для меня как психолога, психиатра, психотерапевта не
является признаком патологии, а скорее признаком высоких духовных
задатков в человеке. А способность всякий раз отвечать «Да» на вопрос
«стоит ли мне жить?» — отвечать убедительно, позитивно, творчески,
является для меня вообще поводом любоваться таким человеком. Потому что
не задаваться вопросом – это удел автомата; удел человека – думать и
сомневаться.
Но излишняя фиксация на этом вопросе действительно вредна: силы зла и
соблазна, силы Князя мира сего могут, конечно, на этом паразитировать и
развиваться, приводить к навязчивому кругу сомнений, и тогда, если
человеку нечего противопоставить, он оказывается духовно незащищенным, и
может произойти беда. Духовно незащищенным он может оказаться просто
даже не будучи информированным о том, много ли сейчас таких, как он.
По «Добротолюбию» насчитывается восемь основных страстей. Сейчас мы,
зная термины психотерапии, делаем усилия осмыслить их по совпадению с
основными типами личностного устройства, типами патохарактерологии.
Каждая из страстей: чревоугодие, гнев, сребролюбие и т.д. — доведенная
до своего конца, приводит к самодеструкции, к разрушению человека. И
человек, не вооруженный хотя бы элементарными знаниями о внутренней
борьбе, о внутренней духовной брани, конечно, абсолютно уязвим и легко
может попасться на обманку: «исчезло солнышко – и это уже призыв к тому,
чтобы и меня не было».
Мы еще не рассмотрели тот факт, что суицид является коммуникацией. Ведь
суицид может быть своего рода сообщением, привлечением внимания, потому
что в современном обществе культ эгоизма, культ успешности, культ
состоятельности, культ крутизны: тебя надо замечать, только тогда ты
молод, красив, силен, богат, успешен. И общество дальтонично
относительно того, кто выпадает из ценностей успеха. И тогда до человека
докричаться возможно, только обратив на себя внимание, сказав, «а надо
ли мне жить?». И на это надо обратить внимание.
Первая функция суицидальных мыслей – это, конечно, SOS: «Ребята, мне
плохо. Ребята, я хочу отсоединиться от вас. Вы как живущие находите в
этом смысл, и вам в своей компании хорошо. А мне – плохо, потому что вы
не берете меня в свою компанию, вы меня отвергаете. Мне совсем уйти или
вы меня все-таки примете?»
- В каждом человеке заложен сильнейший механизм
самосохранения, человек всегда стремится сберечь свою жизнь. Если этот
механизм оказывается преодолен, то нет ли в этом какого- то элемента
болезненности? И если находится некая внутренняя сила, позволяющая
преодолеть самосохранение– не значит ли это, что внутри что-то серьезно
нарушено есть внутренняя болезнь, некая червоточина, пусть даже человек и
не является сумасшедшим и невменяемым?
- Давайте поясним: когда мы говорим «человек» и употребляем по
отношению к нему слово «механизм», пусть даже механизм самосохранения,
это является некой редукцией богоподобия человеческого существа к
биологической особи. Инстинкт самосохранения заложен в биологическую
особь, животную часть человека. Мы же наполовину телесные, наполовину
духовные. И я скажу, что люди, как правило, телесные и менее духовные
меньше подвержены суицидальной угрозе.
Суицид – это дело чисто человеческое. До сих пор среди этологов (1),
среди социологов обсуждается вопрос: есть ли суицид в природе или он
является прерогативой человеческого существования? И некоторые ученые
утверждают, что вообще способность совершить суицид есть только у
человека именно в силу того, что он не биологичен, его поведение не
детерминировано стремлением сохранить себя как особь, он может принести
себя в жертву своим взглядам, какими бы порочными они ни были.
Поэтому, может быть, я скажу ужасную вещь, но суицид говорит о нашей
человеческой природе, и чем более человек потенциально духовно одарен,
тем более он склонен и к возможности этого. Заурядности и простые люди
«от земли» не помышляют об этом – они пьют пиво, они купаются, они
загорают, они наслаждаются. А к суициду ведет осознание себя не
животным, а человеком.
Дальше сложнее: осознание себя человеком вступает в конфликт с
возрастной, страстной или патологической неготовностью к принятию на
себя бремени быть человеком, ответственности быть человеком,
ответственности как благодарности. Не зря еще со времен Ветхого завета
первая заповедь: «возлюби Бога». У аборигена, который впервые открыл
Ветхий завет, возникает вопрос «почему, за что благодарить?». И если
задаться этим вопросом, на него приходит только один вариант ответа: «За
то, что ты есть». Он есть – и ты есть. Вот факт своего бытия, принятый с
благодарностью, является фундаментальным условием плодотворного бытия
человека, благодарного бытия человека, бытия человека вообще. Быть
человеком – здоровым человеком, психологически, душевно и духовно –
означает иметь в себе благодарность и выражать её согласно заповедям,
чтя Бога, который обусловил твое бытие. Быть здоровым – это быть
благодарным только за одно – за то, что ты существуешь, дышишь, за то,
что ты есть. Не за то, что ты богат, красив, умен, много денег – а
просто за факт бытия. И вот когда что-то ломается в человеке и им
овладевает какая-то страсть (я имею в виду страсть в святоотеческом
понимании, как искажение духовно-нравственного строя всей личности), то
это и приводит к самоубийству. Итак, природа суицида не биологична, а
духовна, поэтому она достойна рассмотрения именно с духовных позиций.
- Можно ли утверждать, что суицид бывает«заразен»? Ведь
обычно суициды, казалось бы, не вызваны явным влиянием извне. А с другой
стороны, есть Интернет-сайты с описанием способов самоубийства, есть
готы с кладбищенским культом…
- Такой сложный вопрос я парирую контрвопросом: наркомания заразна?
Игромания заразна? Вроде бы нет, а с другой стороны – да. Ведь человек –
существо по природе общественное и по природе идентифицирует себя со
средой. Когда мы говорим о молодежи, становление человека осуществляется
двумя стратегиями – противопоставлением себя чему-то (как правило,
старшему поколению, устаревшим ценностям) и идентификация себя с чем-то,
что неприемлемо для взрослого окружения. И вот он попадает в среду,
которая позиционирует себя в качестве протеста как не дорожащая жизнью:
«Если для вас, стариков, жизнь есть высшая ценность, то для нас она
никакая не ценность». И за право принадлежать этой среде он
расплачивается своей склонностью к тому, чтобы следовать идеологии
данной среды. Если в данной среде суицид рассматривается с интересом, с
одобрением, с сочувствием, с состраданием – то, естественно, порог
сопротивления суициду будет значительно снижен. Вот влияние среды, в
которую попадает человек. По сути, это уже социальный и культурный
вопрос.
- Да, молодые люди подвержены влиянию среды. Но ведь молодость – еще и время планов, радости, время, когда вся жизнь впереди…
- Во второй половине XX века, то есть с тех времен,
когда появилась молодежная субкультура, стал появляться культ юности.
Отец Александр Шмеман в своих дневниках пишет, что время 70-х – 80х
годов в современной ему Америке характеризовалось культом молодежи, что
лучшим временем считалось время принципиальной незрелости, полной
безответственности, житья исходя из собственных драйвов. Юность это
самая золотая пора, молодежь — привилегированный класс, а те, молодость
которых уже позади, должны смотреть на молодых с восхищением или
стремиться как-то удержать свою молодость. Этот культ юности с девизом
«Живи сейчас, а не размазывай все по жизни», провозглашенным, как мне
помнится, певицей Дженис Джоплин — совершенно нездоровое, я бы даже
сказал антихристианское, антитрадиционное явление последнего времени.
Во всех традиционных обществах почитается зрелость, мудрость – пусть
даже юная мудрость, но мудрость как ответственность, как возможность
отвечать за свои поступки, а не говорить «А вот я сделал это, потому что
это Я, и все». А культ молодости связан с приверженностью к экстриму,
легкости, бездумности. Обычно, это абсолютная безответственность,
окрашенная драматическим пылом. Все эти «эмо» и «готы» – если довести их
идеологию до конца, мы, по сути дела, придем к восхвалению суицида.
Скажем, если для зрелого человека возможность контроля над эмоциями
является неотъемлемой чертой, то эмо приветствуют открытость своих
эмоций, у них отсутствие контроля над эмоциями, распространенное в
бесконечность, приводит как раз к тому, что «если мне так плохо, то что
мне делать в этом ужасном-ужасном мире? Пойду-ка я отсюда,
привет-привет, друзья». Готический культ с его тематикой сам за себя
говорит. Поэтому субкультура с превозношением молодого возраста является
питательной средой для суицида - это еще отцом Александром Шмеманом
замечено.
- Литература по психологии свидетельствует о том, что суицид
редко бывает совсем спонтанным, так или иначе, человека посещают мысли о
самоубийстве, и некоторые намеки о своем состоянии он сделать может.
Вопрос в том, как распознать эти намеки, как их увидеть, пока не
произошло страшное?
- Не надо пользоваться телескопом, очками – достаточно просто открыть
глаза. Суицидент довольно четко озвучивает свое намерение хоть кому-то,
хоть одной личности. Обычно если об этом говорится , то говорится
довольно определенно. И тут важно понять, что это – ведь это может быть
просто кокетство, просто попытка привлечь внимание – как у того
мальчишки, который кричал «Волки! Волки!» просто потому, что ему стало
скучно.
Поэтому тут скорее вопрос, как отличить истинный и игривый момент. Но
даже игривый момент все равно плох и недопустим. Поэтому одна из задач
профилактики суицидов – их деромантизация и внедрение в общественной
морали мнения того, что это позорно и безобразно. Есть известная техника
лечения суицида, когда описывается результат: «Да, милочка, а ты
представь себе, как под тобою лужа мочи и кала растечется». Какая
девчонка будет после этого вешаться? «Представь себе, как неаппетитно ты
будешь выглядеть кучкой костей с волосами на тротуаре после падения с
14-го этажа! Тебя будет противно соскребать». Иногда именно намеренное
возвращение человека к неэстетичности, разоблачение эстетики суицида
очень хорошо действует!
- Согласно статистике, подросткам в большей части случаев
самоубийство совершить не удается. Наглотавшись таблеток или порезав
вены, они прибегают к врачу (либо им вызывают «скорую помощь»), и их
успевают спасти. Значит, сила самосохранения пересиливает суицидальные
намерения?
- А я сомневаюсь, что в таких случаях вообще были намерения
совершить суицид. Даже в моей практике есть люди, которые говорят, что
наложат на себя руки, потом они глотают таблетки или наносят себе
глубокие порезы или демонстративно высовываются в окно, но на самом деле
не имеют намерения уйти из жизни, это просто игра на публику. Это
скорее сопоставимо с часто проявляющимися сейчас практиками нанесения
шрамов, татуировок, всяких проколов и пирсинга. По сути дела, это
самодеструкция, идущая от примитивных культур. Надо понимать, что хотя в
обществе это почему-то считается приемлемым, по сути, это глубоко чуждо
христианству, а тем более православию, не одобряющему никакую
деструкцию, в том числе стигматы. Православие – это религия целостности,
здоровья.
Кроме того, еще существует суицид исследователя, суицид от скуки. Суицид сродни игромании, когда человеку нужен азарт. И он свойственен не столько молодым, сколько инфантильным.
- Очень важный момент — осознание состояния ребенка, вообще
каждого родного нам человека. Если мы поняли, что у кого-то из наших
близких есть внутреннее неблагополучие, то как определить, есть ли риск
суицида? Можно ли это распознать, даже если человек об этом ничего не
говорит? Могут ли какие-то признаки в поведении насторожить?
- Тут придется поделиться уже профессиональным знанием. Иногда ко мне
приходит пациент, которого я спрашиваю, что беспокоит, а он отвечает:
«Да так себе, вроде общее настроение не то…». Начинаешь спрашивать,
оказывается — все как у всех, вроде даже все благополучно. А потом он
приходит снова – и опять примерно с теми же словами. Такая потребность
быть услышанным, при этом не говоря ничего, является одним из
показателей того, что у человека действительно серьезные, а не
демонстративные суицидальные намерения. В данном случае, не стоит от
него отмахиваться, говорить, что он зануда, пустобрех или склонен
занимать твое время.
Запомним — несоответствие между стремлением человека что-то выразить и
минимумом информации, который он готов сообщить, является серьезным
поводом насторожиться.
- Если ситуация развивается дальше и имеет вид некоего
шантажа: «Если ты…, то я тогда…», как отличить: это кокетство и желание
пошантажировать или это настоящая беда и надо идти к врачу, к психологу?
Либо можно просто сказать: «Все это глупость, не бери в голову, иди,
занимайся своими делами»?
- Реально может насторожить детализация намерений, когда человек
начинает подыскивать способ, а не просто говорить: «Я уйду, меня не
будет». Когда он стал выбирать технологию, когда включилось уже
программа поиска конкретного варианта ухода из жизни – это уже серьезный
сигнал. Если человек говорит о веревке, забирается на 14 – 18 этажи
зданий. Потому что редко бывает, чтобы такие действия совершались просто
так. Когда есть такие предварительные сигналы, то необходимо немедленно
принимать меры.
- А если такого еще не произошло? Вот реальная история:
старшеклассник шантажировал мать, требовал одно, другое, и говорил, что
иначе повесится. Выпросил компьютер. Когда потребовал подключить
компьютер к интернету, мать отказалась, сказав что не в состоянии этого
сделать сама и предложила решить этот вопрос с отчимом. Когда она через
15 минут вышла из ванной, то увидела, что ребенок повесился в дверном
проеме своей комнаты. Какая здесь была сделана ошибка? Или это
совершенно непредсказуемо?
- Тут дело совершенно не в ребенке, здесь речь идет о диагнозе для
всей семьи. В большинстве здоровых семей такое произойти вообще не
может. Видимо, мать в своих отношениях с ушедшим отцом или с отчимом
дала понять, что существуют такие способы достижения своей цели, как
насилие и шантаж. Потому что ребенок обычно сам до этого не
додумывается, а если он додумывается на ранних стадиях (3–4 года), то
скорее пробует сначала ударить маму, ущипнуть, и только потом начнет
соображать, что ей будет еще больнее, если он что-то сделает с собой. И
если все это принималось, если в семью вошла возможность достижения
целей путем насилия — физического, эмоционального или угрозы насилия —
тогда уже запустилась программа, что это разрешено, это работает, это
допустимо…
- Очень частое явление, когда молодому человеку, только вступающему в жизнь, ничего не интересно, у него постоянное депрессивное состояние,
которое может сопровождаться эпатажем, а может быть просто унылым
прозябанием, приводящим к пьянству, наркотикам и, может быть, суициду.
Что делать родным? Стараться показать, что можно быть благодарным, что
можно радоваться?
- Если человек тебе действительно небезразличен: ты
его родитель, или ты его брат, или ты с ним в одном приходе, то прежде
всего следует начинать с того, чтобы идентифицироваться с ним, не
«приподнимать» для начала его до себя, а побыть вместе с ним. Христос,
прежде чем воскреснуть, спустился во ад. И для того, чтобы помочь
кому-то реально, нужно спуститься в его страдания, и только оттуда
начинать восхождение. Поэтому, для начала, человек, который хочет помочь
такому депрессивному,
унылому, угрюмому, не интересующемуся ничем человеку, должен разделить с
ним его угрюмость, причем реально – побыть с ним, поскучать с ним…
Если ты реально хочешь помочь человеку, ты побудь вместе с ним в его
персональном аду и почувствуй, что он там видит, и тогда вместе с ним
поищи какие-то просветы, что могло бы тебя и его заинтересовать. Пусть
это будет для начала что-то простое, не являющееся высокой духовной
ценностью, но с этим уже дальше можно работать, человек перестает быть
глухим.
- Вопрос-то в том, что подросток или молодой человек с одной
стороны, хочет что-то сказать, а с другой – очень часто отгораживается
от людей, не идет на контакт, который бы позволил кому-то оказаться с
ними рядом…Он окружает себя некой сферой, держит расстояние.
- Конечно. Это беда, беда взрослых, это беда нас,
родителей, что порой своими назиданиями мы уже воспитали аллергию на
себя, что в нас они видят только «регуляторов» жизни, только
«предписывателей», «указателей» и «рекомендателей» – и это в лучшем
случае, а в худшем – просто безразличных чужих людей. Никогда не вредит с
человеком посидеть сорок минут в одиночестве вместо того, чтобы сходить
в кино. Побыть вдвоем в тишине и помолчать оказывается жутко сложно! Ни
у кого из нас не находится времени побыть со своим ребенком, когда он
ничего не делает. Мы стараемся его быстро чем-то занять и говорим:
«Ну-ка сделай это, я в твои годы был вот таким, а ты вот, посмотри,
какой» — то есть, мы начинаем предлагать некие заменители внутренней
работы, которые для него неубедительны. Потому что учить и выводить из
таких состояний, по сути, имеет право тот, кто их сам испытал и нашел
выход. Если родители этого делать не умеют – это беда родителей.
Если же родители уже испортили отношения до той степени, что они не
являются для ребенка дорогими, милыми, не дают базовой теплоты,
фундаментального неравнодушия – тогда этим приходится заниматься
друзьям. Дай Бог, чтобы они оказались настоящими друзьями, а не стали бы
взаимно обмениваться отрицательными впечатлениями: «Тебе плохо? О, а
мне еще хуже! (и в ответ еще больше эпатажа и драматизма)». И между
друзьями начинается игра – кто кого переплюнет в гадливом отношении к
жизни.
- Передо мной текст, написанной 18-летней девушкой из
культурной семьи в своем Интернет-дневнике. Начиная со слов о хорошей
летней погоде, девушка перечисляет массу собственных проблем от «я могу
встать и упасть в обморок» и «я кричу по ночам» до «у меня чудовищные
проблемы с общением вне сети» и «я никого не люблю», причем сдабривая
все это изрядным числом нецензурных слов. Впечатление чудовищное. Можно
ли сказать, что делать, как предотвратить сползание человека в группу
риска?
- Да, по такому тексту мы можем кое-что сказать об
этом человеке. Прежде всего, он находится в ситуации страдания, которая
является для него неразрешимой; при этом он намеренно растравляет свои
раны, усугубляет свои страдания, привнося в жизнь постоянное переживание
контраста: «вот лето, чудесно, замечательно, а у меня всё плохо».
Причем человек принципиально не ищет выхода. Здесь нет и намека: «а
может быть, мне что-то сделать?», «А может быть, мне что-то изменить?»
То есть, нет никакого конструктива, кроме одного: озвучивания всего
этого. Такая позиция свидетельствует о том, что человека не слышат, что
ему одиноко, что он ищет помощи.
И поэтому для начала человека надо услышать, надо установить контакт с
ним в его поле: дать ему понять, что его message достиг цели. Поэтому,
приди ко мне этот человек на личный прием с таким же набором жалоб и с
такой же лексикой, я бы сказал: «Понятно, чего ты не хочешь, девочка. Я
не понял, что ты хочешь?»
И если убрать её с пути «как все плохо» на линию «чего я могу
хотеть?», «куда идти?» и помочь избавиться от физических проблем с
бессонницей, то все окажется не так уж плохо.
Далее, надо постараться дать понять, что хотя в жизни очень много
гадости, но в жизни есть и место радости, есть условие, при котором ты
скажешь «спасибо» жизни, судьбе, промыслу, Богу, родителям – одним
словом, благодарность тому, что ты есть, что ты родилась. Надо сделать
так, чтобы она прониклась тем, что для чего-то нужно и это лето, и она, и
институт, и здоровье…
И с другой стороны – человеку надо помочь хоть что-то захотеть. То
есть от «Пошли вы все на фиг, мне плохо!» перейти к «А что сделать,
чтобы было хорошо?». И тогда уже можно начинать выправлять ценности
человека, думать, к чему можно стремиться.
Множество проблем растворится само собой, когда человек будет что-то делать, как мы говорили, не от чего-то, а для чего-то. И вот тогда мы поможем этой девчонке и вытащим ее.
- К сожалению, сейчас очень типична ситуация, когда родители и
подросшие дети начинают жить в разных мирах, соприкасаются лишь за
столом, в каких-то домашних делах и не более. В остальном же, ребенок
живет совершенно своей жизнью. Каковы здесь самые типичные ошибки,
совершаемые родителями?
- Тут абсолютно четко работает евангельская истина:
смерть вообще и суицид в частности побеждается только одним – любовью,
именно родительской любовью. И беда в том, что нас не учат или мы сами
не знаем, не прислушиваемся к тому, как правильно любить детей. Потому
что любить можно совершенно по-разному.
Любить можно удушающее и капризно: у меня есть сорокалетние
пациентки, которые каждый час должны отзваниваться маме, где они
находятся, потому что мама чуть что угрожает: «Дочка, я так волнуюсь,
что у меня разорвется сердце, если ты мне не позвонишь и не будешь дома
ровно через 43 минуты после того, как закончится твой рабочий день». Это
злоупотребление, это насилие, этогадкий двойник подлинной родительской любви.
Другое искажение – замена сопричастности баловством, т.е. «возьми
все, что хочешь, а только душевно от нас отстань. Дай нам пожить для
себя, мы живем хорошо, а ты делай вид, что ты счастлив. Что тебе нужно
для этого? Приставку игровую? Ладно, подожди, к Новому году купим, учись
пока хорошо». И вместо любви получается торговля и полная духовная
глухота.
Итак, самое плохое, что мы можем сделать – это начать предписывать и
указывать либо откупаться, будучи на деле разделенными и равнодушными.
По сути дела, все мы должны учиться любви, потому что любящий не
совершает самоубийства и не умирает. И не надо напоминать про Ромео и
Джульетту.
- Мы рассмотрели разные этапы духовной брани, приводящей к
самоубийству. Что делать, если мы уже знаем, что родной нам человек
замыслил самоубийство, что он сейчас где-то находится один и в любой
момент может покончить с собой, но мы сможем с ним связаться, скажем, по
телефону. Что мы ему скажем?
- Если бы близкий мне человек по каким-то причинам –
из-за болезни или из-за отчаяния – находился в таком состоянии, я бы
удержал его словами «Я хочу быть с тобой. Подожди меня». Здесь требуется
снять первичный порыв, нужно выиграть время, для того, чтобы человек
пришел в себя. И второе – я уверен, что человек, который может опереться
на чью-то любовь, который действительно знает сладость любви — такой,
какая она есть — любви как принятия, как неравнодушия, как знания, что
кому-то будет очень больно, если он уйдет из жизни — он не переступит
через любовь, не уйдет.
На одном Интернет-форуме была история, когда суицид начался буквально
в прямом эфире. Каждый говорил свое: «Где ты?» или «Не делай этого!»
или даже «А слабо ли тебе сделать это?», но никто не сказал «Мы вместе»,
никто не попытался солидаризоваться с ним и не сказал «Я тебя люблю». И
человек никому не поверил и ушел.
Любое наше психологическое намерение должно быть сформулировано
позитивно. Вместо «Не делай этого» надо было говорить «Сделай что-то
другое», нацелить человека на действие – иди, спроси, или иди, накорми
бабушку, иди, что-то другое сделай, что действительно нужно. Потом
вернешься, если тебе это так надо. А мы говорим: «Ой, постой,
остановись, только не это, только не делай…» И это «не» работает хуже,
чем если бы мы нашли любую, пусть даже самую странную, альтернативу.
- В любом случае задача близких – вывести человека из этого состояния отчаяния в состояние действия?
- Да, но только не в виде указаний: «Учись!
Зарабатывай деньги! Делай карьеру! Добивайся успеха!», а виде
сопричастности. Любая сопричастность человеку имеет в основе любовь. Для
себя понятие любви я формулирую очень просто – это радость за бытие
другого человека. Если ты счастлив, что этот человек есть на свете –
значит, ты его любишь, и нужно для начала порадоваться тому, что этот
человек есть и передать ему эту радость.
|