ПРЕДИСЛОВИЕ

...Счастлив муж доброй жены, и число дней его — сугубое.
Жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполнит миром;
добрая жена — счастливая доля: она дается в удел боящимся Господа...
Сир. 26,1-3

Пришел в мир новый человек. Кажется, что, его первым криком огласилась вся Вселенная, весь мир. Вот этот человек кричит, высоко поднятый руками улыбающихся врачей, которые объявляют усталой, плачущей от счастья матери: «У вас прелестная девочка, дочка! Какая красавица! Она просто чудо!» Конечно, чудо, конечно, она самая хорошенькая из всех, ваша девочка. Ваша хрупкая веточка, ваш беленький цветочек, ваш серебряный колокольчик. Сколько радости, сколько долгожданного счастья обрушилось на головы родителям! Это совсем теперь неважно, что папа мечтал о сыне, а родилась дочка.

Совсем немного времени спустя он и не вспомнит о том, как ему хотелось сына (сын еще непременно будет потом), теперь ему кажется, он почти уверен, что именно девочка была так желанна. Он хотел именно таких отношений: бережных, нежных, ведь девочка — это не то, что мальчик, она — другая. Она такая хрупкая, эта маленькая женщина. Горошинка, принцесса.

Такая крошечка, но уже способна (впрочем, как и любой другой младенец) надолго приковывать к себе и внимание и взгляды и побуждать родителей к радужным мечтам: вот скоро она впервые осознанно улыбнется, сумеет понять свое имя, протянет к вам маленькие ручки. Вот она залепечет, загудит, побежит на длинненьких ножках по дому, и тогда дом будет полон только ею. Ее звонким смехом, ее мелодичным голоском, ее куклами, ее рисунками, сумочками, ее платьицами, ее танцами, песенками, рисунками, подружками. Ее секретами.

А там, не успеешь оглянуться — вот и школа, вот и выпускной бал, и первое свидание, и белое подвенечное платье. И внуки появятся, и внучки...

Такая маленькая, такая крошечка... И сейчас, когда родителям вдруг приходит на ум мысль, что в один прекрасный момент их девочка, их солнышко, придет домой и скажет: «Дорогие папа и мама, мы с Димой (или с кем там еще?) решили пожениться», — то такая мысль представляется едва ли не кощунством или по меньшей мере громом среди ясного неба. Один молодой человек, впервые став отцом девочки, глядя на свою недельную дочку говорим жене: «Слушай, я не знаю, что сделаю с ее воздыхателями и кавалерами! Ох, и задам я им жару, уж я им покажу... Каждого буду лично проверять!» Впрочем, так чувствуют многие отцы, многие отцы так думают. Но ведь для того и приходит в этот мир маленькая женщина, чтобы вырасти чьей-то верной женой, доброй любящей матерью, хранительницей своего теплого и уютного семейного очага. Быть кому-то поддержкой опорой, сестрой, другом, единомышленницей, соратницей; тем, кто способен на сочувствие и сопереживание, у кого всегда найдутся верные слова, своевременное утешение, чье терпение и кротость никогда не иссякают, одним своим присутствием способен подвигнуть на самые великие и благородные свершения, — быть, согласно повелению Божию, помощницей мужу своему.

Однако, чтобы стать такой, маленькая девочка должна вначале вырасти в подростка, а затем в девушку. А это совсем не просто. Непросто всякий раз перерастать себя, свыкаться с собою новой и, взрослея, по-новому воспринимать такой привычный до сего дня мир.

Да, конечно же, папа и мама всегда оказываются рядом в трудную минуту, но и это явление временное. Наступает день, когда вы вдруг начинаете понимать, что думаете со своей дочерью совершенно по-разному. С удивлением и недоумением вы осознаете: как же так вышло-то? Как же получилось, что вот это нескладное, конфликтное существо — ваша девочка-щебетунья? Когда успела миленькая мордашечка покрыться боевой индейской раскраской, как смогла малышка забраться на высокие каблуки, как посмела вооружиться сигаретой и бутылочкой пивка? И стоит теперь с синяком под глазом в обнимочку с каким-то бритым и татуированным мальчиком. И еще возражает вам на все ваши доводы в пользу того, что так жить нельзя:

«Несовременные вы, папа и мама, и ничегошеньки вы в жизни не понимаете!»

Об этом ли мечталось? Того ли хотелось? Как же так вы не сумели предотвратить беды, что упустили, где недоглядели?

...Прошлым летом мой двенадцатилетний сын с товарищами нашел выброшенных кем-то слепых щенков, завернутых в обычный пластиковый пакет. Щенки были еще живы, и естественным желанием ребят было во что бы то ни стало помочь несчастным животным, выходить их, помочь им выжить. Компания сына, в которой были и четыре девочки десяти-двенадцати лет, со рвением и великим старанием пытались заменить слепышам мать. Весь дом был наполнен разнокалиберными сосками, бутылочками, коробочками с детским питанием. Ребята выпросили у меня разрешения поместить своих питомцев в нашем сарайчике и целыми днями возились со щенками: кормили их, купали, меняли подстилки, согревали, выносили «прогуляться» на свежий воздух.

Нельзя сказать, что все их старания увенчались успехом: спустя неделю умерли два щенка. Тогда девочки оставили хлопоты и, брезгливо морщась, сказали, что не намерены больше ухаживать за животными, поскольку те, вероятнее всего, заразные. Их никто не осудил. Однако мальчишки не оставляли щенят, они постоянно прибегали ко мне за советом и помощью, спрашивали, как выходить маленьких страдальцев. И как-то раз я поддалась на их уговоры и сходила с ними в сарайчик.

Щенков пристроили со всеми возможными удобствами: у них была свежая подстилка и, несмотря на отсутствие матери, сами щенки были чистенькими и довольно упитанными, с блестящей пушистой шерсткой. Тут же, завидев меня, появились и девочки. Собачки вполне окрепли, у них уже открылись глазки, они даже встречали нас, оживленно ползали и суетились в своей коробочке, возбужденно поскуливая в ожидании пищи и ласки.

Тем не менее один из щенков был замегно слабее другого, он постоянно «плакал», и было видно, что и он не жилец. Я подсказала мальчишкам, какое нужно лекарство для собак, когда и как его давать, сколько раз в день их кормить, тем более что ребята уже приискали хозяев своим питомцам. Мальчики сговаривались: один разобьет копилку, другой сдаст дедовы бутылки, третий выпросит денег у мамы, и в складчину купят необходимое лекарство.

А в это время одна из девочек жалобно спросила меня, а не лучше ли будет утопить щенков, чтобы, дескать, они не мучались. Естественно, что я поинтересовалась: «Танечка, а ты сможешь утопить того, кого сама же и выкармливала почти две недели, кто видит в тебе свою мать (ведь от тебя он получал и питание, и уход, и ласку)? Ты сможешь утопить беспомощного щеночка, который уже смотрит на тебя и видит тебя? Того, кто ковыляет тебе навстречу на кривых лапках и даже виляет малюсеньким хвостишком? Знаешь, вот я — не смогу». Танечка пожала плечами, и осталось неясным — сможет или нет.

Ребята выполнили свои намерения: они купили нужное лекарство и выпаивали им того последнего щенка, который все же сумел выжить. Они каждый вечер или после каждого кормления прибегали и докладывали, что они сделали и каков теперь результат их трудов. Щенок окреп и даже научился выбираться из коробки, едва заслышав шаги своих «нянек». Но и девочки, отказавшиеся было от дальнейшего ухода за беспомощным животным, свои намерения тоже осуществили.

В один злополучшлй день вбежали к нам в квартиру и, задыхаясь от горя и негодования, с трудом подбирай слова и едва сдерживая рвущиеся наружу ругательства, хором доложили: «Эти... эти... они... Танька... Мама, тетя Лена, они его утопили! Они пришли, забрали его и у-то-пи-ли-и-и!!!» Действительно утопили. И скрылись. Мальчишки напрасно разыскивали их, желая расправиться по-свойски.

Девочки же в то время, когда их искали, с интересом листали под окнами нашей квартиры «Плейбой». Я услышала их голоса И, выйдя, спросила: «Как же так, девочки? Вы же девочки... Как вы смогли утопить взрослого уже щенка, ведь он же живой был, такой большой, с открывшимися глазками, а вы его убили,..» меня, взрослую женщину, душили слезы, а девочки совершенно спокойно, без стеснения продолжая рассматривать бесстыдный журнал, безразлично отвечали: «Да мы решили, что он подыхает. Вот Таня и предложила его утопить. Мы и утопили». На мой вопрос, а почему же они не пришли и не спросили, как его лечить и чем помочь, девочки отмахнулись oт меня, как от назойливой мухи. «Цокая» языками и закатывая глаза, охая и стеная, всем своим видом показывая, насколько я их утомила своими поучениями и никчемными вопросами, девочки переместились в другое место и продолжали рассматривать порнографический журнал, оставив меня сотрясать воздух ненужными им вразумлениями.

Утопили они щенка по всем правилам, как будто бы всю жизнь только и занимались этим: завернули в мешок, бросили в ручей и придавили сверху большим камнем. Периодически они доставали щенка и смотрели: уже умер или еще жив. Когда выяснилось, что собака уже умерла, то девочки побросали цветочков на воду и удалились с чувством хорошо исполненного долга. Об этом поведали мальчишки, которые, спустя час после «казни», отловили девочек, заставили их показать место, где лежит щенок, достали бедолагу и еще пытались его оживить, чуть ли не искусственное дыхание делали. А потом похоронили.

У всех этих девочек — благополучные семьи, где есть и папа и мама, хорошие квартиры и красивая одежда. Одна девочка — из многодетной семьи, у нее есть новорожденный братик, другая девочка — дочь ветврача, третья — дочь врача терапевта. Четвертая девочка, не принимавшая участия в «казни», как ни странно, из семьи не совсем благополучной. Ее воспитывает бабушка. Самое ужасное, что каждый из родителей этих девочек в ответ на мои сетования, пообещал купить мне нового щенка. Да не щенок мне был нужен! Я так хотела, чтобы они объяснили своим девочкам, будущим женам и матерям, что так нельзя... Нельзя убивать. Нельзя распоряжаться чужой жизнью. Женщина призвана дарить жизнь, растить, оберегать все живое, быть доброй и чуткой, не быть жестокой, но... меня никто не понял.

Что же вырастет из этих девочек? Какие это будут жены, матери? Какая это будет поддержка и опора родителям в старости? Кто поручится за то, что однажды они не решат: пора бы престарелым маме и папе «отправляться в Страну Большой Охоты» — и ради облегчения их страданий не прибегнут к какому-либо соответствующему методу (к эвтаназии, например)? Им сейчас всего по двенадцать лет, но уже нынешней весной эти девочки забросали любовными письмами всех дворовых мальчишек подходящего возраста, да письмами непростыми — в них через строчку написано:

«Ты мой любимый мальчик, я о тебе мечтаю но ночам!»

Они такие юные, но уже отчаянно рвутся во взрослую жизнь и стремятся подражать идеалам, представления о которых почерпнуты все из тех же порнографических журналов. Может быть, я и рассуждаю как будущая свекровь. Но думаю, что матери, имеющие сыновей, смогут меня понять: страшно не только за наших мальчиков — страшно за этих девочек, страшно за их будущих детей, страшно, наконец, за самих себя и за наше будущее.

Трудно с мальчишками, но с девочками ничутъ не проще. И мальчики и девочки, подрастая, становятся чрезвычайно сложными. Их как будто бы подменяют, и все те ценности, так старательно и любовно прививаемые родителями в семье, внезапно утрачивают для подростка всю былую значимость. А можно ли обойтись без откровенного неприятия, можно ли все решить «малой кровью» и сохранить ребенка для дальнейшей нормальной жизни, где нет места ни наркотикам, ни пьянству, ни распутству, ни бандитизму, ни жестокости? Как достучаться до души и сознания своей растущей дочки так, чтобы она сумела донять: не враги ей домашние ее — они спасают и оберегают ее, сохраняя для лучшей участи.

Среди моих многочисленных знакомых и родственников есть живой пример того, как верующая женщина сначала привела к вере своего мужа, а затем они уже сообща сумели вырастить замечательную девочку и приемного сына. Девочке теперь чуть больше двадцати, она замужем и растит четверых детей (две двойни!), у нее очаровательные дети, хороший муж, и ее любят все: и свекровь, и родственники, и соседи, и все знакомые. О том, как Тамара растила свою Верочку, о том, с какими трудностями ей пришлось столкнуться при воспитании дочери (конечно же, с согласия Тамары и ее мужа и, конечно же, самой Верочки) мне и хотелось бы рассказать.

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

Не так давно в дверь моей квартиры раздался громкий стук, и я поспешила открыть дверь. На пороге стояла Тамара: «Слушай, поедем ко мне, пожалуйста. Веру Павел в роддом отвез, а там мой Василий с ребятами остался. Один. Мужик он и есть мужик. А у Анечки зубки режутся дальние, а Акимка вчера упал и шишку на лбу набил. Поедем, а? Переночуй со мной? Я всех «наших» (т.е. общинников) обзвонила, молитв просила, да еще вот батюшке звонила. Да все равно что-то так волнуюсь!..»

Спустя час мы сидели в уютной Верочкиной квартире, пили чай со свежими пирожками (Верочка-хлопотунья как-то исхитрилась с утра отстряпаться, а потом только подошла пора рожать) и потихоньку, чтобы не разбудить уснувших близнецов разговаривали. Тихо теплилась лампада у домашнего иконостаса, мирно посапывали спящие ребятишки. Да и Тамара после нашей совместной молитвы была не так встревожена. Бог милостив, Он поможет Верочка, и Пресвятая Богородица-Заступница ее заступит. Все будет хорошо. Только нужно немного потерпеть и подождать. Всем нам. И бабкам, и дедам, и Павлу, и, конечно же, Верочке. Ничего, Бог управит.

Беседа текла, подобно маленькому ручейку, неспешная, обстоятельная. Тамара вспоминала прожитую жизнь, а я с интересом слушала. Такие хорошие люди, добрые, сердечные, все у них мирно да ладно, и дети получились хорошие. Как так они сумели?

— Да я тебе уже говорила, помнишь, нaвepное, — Тамара смотрела куда-то вдаль, будто бы вглядывалась в свое прошлое, — бабка моя была из дворянок. Из тех, знаешь, в таких капорах, пледах, чопорная немного, но очень чуткая и добрая. Верующая. И квартира у нас была как музей: картины старинные, книги, фарфор, серебро столовое (часть в войну сдали на нужды фронта), часы напольные с боем, подсвечники, салфетки, скатерти льняные... Обращение такое... Как в старину, чуть ли не «сударь» и «сударыня».

И вот у бабки Лизаветы вся комната была в иконах — старые такие, темные, я по малолетству их немножко побаивалась. А потом бабушка показала мне, какие лики светлые, какие глаза у святых добрые, рассказала про них. Даже теплом от икон повеяло, и я перестала бояться. Бабуля хитрая была. Всем говорила, что иконы, Библия, Псалтирь, молитвенник — это «историческая ценность», а сама, конечно же, молилась. Меня учила. Сестер моих, братьев. Мама, та как-то не очень к религии, но и не сопротивлялась особо. Бабушка всех нас окрестила, и помню, что даже причащаться куда-то мы ездили с нею за тридевять земель. Мы уж с Василием моим поженились, она тогда только умерла. Нас еще перед свадьбой иконой благословила. Вася-то тогда так скривился, так ссморщился, но ничего, стерпел. Жалко, квартиру бабушкину обокрали, почти что все унесли. А та икона, вон она, видишь? Богородица Казанская, я ею Веру с Пашей благословляла, так она одна и уцелела, потому что у меня дома была как бабушкино благословение.

Ну вот, познакомились мы с Васей, я — к бабушке. Так, мол, и так, говорю. Парень тут один, не знаю, боязно мне. А бабушка говорит: — Не бойся, детка, молись почаще, Бог даст — и сама все поймешь. Я тоже помолюсь». Я уже и институте училась, на четвертом курсе. Такая тихоня была... Ну, а что в Бога верила, конечно же, никто не догадывался. Если надо было что-то говорить — в смысле верю ли я в Бога, то говорила: «Я об этом не задумывалась». И правда, что задумываться? И так все ясно. Мне свое ясно, а интересующимся свое.

Даже не представляю, как бабуля так хозяйство наше вела, что и все посты соблюдались, ненавязчиво, спокойно. Отец с матерью не сопротивлялись, оба были старинной закалки, профессора. Отец врач, говорил, что и молился, когда тяжелые случаи бывали. Мать педагог, тоже к Богу время от времени обращалась. Умерли, правда, рано. Война, проклятая, подкосила. Они из Ленинграда в первую зиму вывезены были, успели поголодать. Царство Небесное, оба просили отпеть их, когда умрут, и по-христиански похоронить.

Умерли один за другим, тихо умерли, спокойно. Хорошие они были. Люди их любили. В доме всегда то папины бывшие пациенты, то мамины студенты — всем было у нас хорошо, у меня тоже постоянно вращались мои друзья-подруги...

Повстречались мы с Васей, повстречались, да и поженились. Он у меня хороший, слава Богу. Не пьет и не пил, спокойный, рассудительный, руки золотые, добрый. Стали жить. Он тоже был крещеный, но не верил. Вернее, вот он точно никогда не задумывался о вере. А я не стала с ним скандалить и доказывать, что Бог есть и крещенному в Него не верить грешно. При нем не молилась, чтобы не смущать лишний раз. Постилась незаметно. Он, если невзначай увидит, как я крещусь, бывало, начнет надо мной подшучивать по-доброму: «Христианочка ты моя, мученица при муже-варваре». Я молчу. А овощи всегда любил больше, чем мясо. Потом, знаешь, он на стройке старшим прорабом работал, так у них там случилась страшная авария. Упал башенный кран. Вася мой стоял в метре от этого места. И — чудо какое! Рядом был выкопан котлован, шли дожди, и в котлован набралось воды до самых краев. Получилось подобие хорошего бассейна. И вот когда кран накренился, то крановщика выбросило из кабины (а стрела была поднята выше пятиэтажного дома) — и прямо в этот бассейн. Даже царапинки на нем не было, только испугался. И Василий мой после этого случая заикался целый месяц. А потом и говорит: «Ну, мать, видать, твоими молитвами мы уцелели». Тогда я его попросила: «Сделай кивот для бабушкиной иконы». Сделал, да такой красивый получился кивот — как из кружев! Лампадку уже сам повесил.

Стали с ним говорить. Он вроде бы и верит и не верит. Сомневается. А я ему сказала тогда, вот, дескать, ум твой не верит, сомневается, а душа — постница. Не принимает она у тебя мяса, сам знаешь. Он подумал-подумал и согласился со мной. Слава Богу, услышал Он мои молитвы о муже. Потихоньку, полегоньку Вася и молиться приучился, и причащаться мы ездили с ним. Совсем стало хорошо.

Только вот детей пока у нас не было. Уже пять лет прожили. Оба здоровы, все у нас должно получиться, а не получается. Я сама — гинеколог, даже и не знала, что мне думать. И тогда Вася предложил мне поехать к нему на родину, на Урал, к его сестре. Мы поехали и там повенчались в их деревенской церквушке. Какой же год был? Восьмидесятый. А когда приехали домой из отпуска, я поняла, что беременна. Василий был так рад, о сыне мечтал. А родилась Верочка. Тяжело родилась. Мне уже потом, спустя три или четыре дня после родов, сказали, что я не смогу больше иметь детей.

Со мной в палате находилась еще одна женщина. Она родила сына и решила его оставить, отказаться от ребенка. Бог ей судья. Мальчик был такой крепенький, здоровый, красивый. Да и женщина как будто бы неплохая, обманул кто-то ее, некуда было деваться, не к кому пойти, наверное. И тогда я решилась взять этого мальчика и воспитать его как родного сына: своих-то детей больше не будет. Быстро сделали нужные бумажки (я сама работала в этой больнице), и я приехала домой с двумя детьми. Мой Василий как на грех был тогда в командировке. Вернулся домой через неделю после нашей выписки. А тут — и сын и дочка.

Целый день Василий не отходил от кроватки с малышами, так был счастлив — каждый вздох их ловил. А вечером, когда стали купать детей, я ему сказала, что мальчик чужой. Муж засмущался, он не знал теперь, как относиться к чужому ребенку. Тогда я ему сказала: «Не бывает чужих детей, мы — люди. И дети наши — человеческие детеныши. Значит, все они — наши. А вся смута твоя — от ума. Ведь если бы я не сказала тебе, что мальчик не наш, то ты и любил бы его, как собственного. А если бы сказала, что девочка не наша, то ты сомневался бы в своих чувствах к ней. А ты не ум слушай, а душу свою и сердце свое. Ты ведь у меня такой хороший, добрый. Смотри, какой славненький мальчишечка, разве могла я позволить, чтобы его — и в детдом? А если ты его не хочешь, то давай отнесем, пока ни мы, ни он не привыкли. Пусть живет в сиротском приюте». Как тут схватил, как прижал Вася мальчишку к себе! «Не отдам, — говорит, — еще чего! Мой это сын! Наследник!» Так у нас Тихон и «народился».

И никогда мы об этом не пожалели. Такие ребята хорошие выросли — дай Бог всякому таких послушных детей.

Тиша сейчас служит, хочет остаться в армии, невеста у него, спокойная такая девочка, забегает к нам частенько, о письмах Тихона рассказывает, так что мы дожидаемся его все вместе. Они на приходе познакомились, стали встречаться, а тут — армия. Ксения учится, уже на третьем курсе, будет филологом, Бог даст. Тиша письма часто пишет, не забывает. Жалеет, что с племянниками не понянчился. А когда Верочке сказали, что у нее снова будет двойня, то она решила: если будут мальчики, то одного назовет Тихоном в честь брата. И Паша не возражает. А если девочки, то одну назовут Елизаветой, как прабабок, ведь у Паши прабабка тоже Елизавета. Вот — так мы и дожили до внуков с моим Васей.

А как жили? Да по-разному. Когда было тяжело, когда — полегче. Бог не оставлял нас Своей милостью. Я всегда говорила своим детям, что Бог нас любит, если и бывают у нас трудности, то оттого они кажутся такими маленькими и несущественными, что мы православные, с нами Бог, с нами Крест Святой, да и мы сами друг у друга есть и любим друг друга. И слава Богу.